четверг, 15 апреля 2010
Habeo non habebor
вторник, 23 февраля 2010
Habeo non habebor
Бабка варит сосиску. R трясётся в углу моего сознания, я трясусь в углу сознания R.
- Отблять, холодает… - произносит R.
Моё лицо искривляется от удара полотенцем. Лица R я не вижу, но готов поспорить на откормленную крысу в клеточке, оно повторяет моё с точностью до миллиметра.
- Старая кочерыга! – слова R заставляют снова втянуть голову в плечи, будто подражая испуганной черепахе. Бабка заносит полотенце, но сосиска уже выкипает, а я поспешно уползаю из кухни. R, сколько я помню, всегда был смелее меня. Я всегда был материальнее R.
Нас редко пускают на кухню одних, а когда всё же случается, ровно каждые пятнадцать минут заходит бабка.
- Небось, могилу мне роете ложками и вилками? – подозрительно спрашивает она.
- А идея-то неплоха! – смеётся R. Я замираю, пытаясь понять, насколько эта фраза является шуткой. Бабка, ворча, даёт мне подзатыльник и уходит, чтобы вернуться ещё через пятнадцать минут. R на поверхности моего сознания, я на дне сознания R.
Я напеваю Агату Кристи, R играет с битым стеклом – смотрит сквозь него на мебель, на Солнце и на меня; складывает разноцветные фигурки зверей; выцарапывает на деревянном полу «Х У Й» большими буквами. Я морщусь.
- Где ты их только берёшь?
- У тебя, - он от чего-то снисходительно улыбается.
- Ты что, больной? Я не давал тебе стекло.
- А ты не поставщик, ты – производитель.
Наверное, сейчас моё недовольное лицо, проходя сквозь желтое стёклышко, напоминает самовар, и мы смеёмся до тех пор, пока R не начинает раскладывать свои по карманам свои сокровища. В комнате пахнет жжёными ароматическими палочками.
Говорят, что со временем домашнее животное становится похоже на своего хозяина. Мы смогли в этом полностью убедиться. Наша откормленная крыса, которая в голодные годы могла бы послужить пропитанием где-то дня на три, открывала нам то, о чём мы сами старательно пытались не вспоминать. По крайней мере, иногда. Например, тогда, когда бабка забывала закрыть дверцу её клетки, она болезненно напоминала нас, курящих в окно подъезда. Она наполовину высовывалась в проём, цеплялась лапками за его края и всё тянулась к предполагаемому небу, как будто вот-вот вывалится из клетки, оглядится и увидит, что стала абсолютно свободной. Либо умрёт. Хочется заметить, что это ей так ни разу и не удалось, так же, впрочем, как и нам. В те моменты, когда крыса понимала тщетность своих усилий, она громко и пронзительно пищала. Бабка поспешно кидала ей в клетку новую порцию морковки и капустных листьев, всячески ругая животное за неуёмный аппетит. Тогда умные глаза тускнели, а усы грустно опускались. Мы с R всё понимали, поэтому никогда не кричали, даже говорить старались как можно меньше. Понятие исключения никогда не имело с нами ничего общего.
- Да сколько хоть можно?! Сколько можно сидеть и разговаривать? Посмотри на часы! – так бабка кричит на меня каждый вечер, и я покорно иду в спальню. R сидит рядом и гладит меня по голове, он обещает, что завтра мы проснёмся вместе с Солнцем. Он до сих пор верит, что эта звезда, подобно нам, засыпает и просыпается по утрам. Мы закрываем глаза, смотрим, как кто-то пляшет. Мы его помним – у него нечёткий силуэт и вместо глаз алмазы с нарисованными тушью зрачками. Меня пугает неистовство плясок существа, похожего на древнегреческие статуи, в каждом движении его - тайна. R гладит меня по голове и просит не бояться. Тогда я смеюсь, и R смеётся вместе со мной, бабка кряхтит в зале, наваждения уходят, мы засыпаем обнявшись.
Утро сегодня и не думает наступать, по крайней мере, за окном всё так же темно, как и полтора часа назад. Мы сидим на постели, взявшись за руки, и улыбаемся.
- Ох, уже без пяти семь, - произносит R, посмотрев на настенные часы.
- Ага, скоро наша очередь. Интересно, бабка хоть скучает о нас?
R только пожимает острыми плечами. Через открытую дверь врывается привычный голос, - Больной номер 69, на процедуры!
Мы хором вздыхаем и встаём. R - центр моего сознания, я – центр сознания R.
13.12.09 – 18.12.09
- Отблять, холодает… - произносит R.
Моё лицо искривляется от удара полотенцем. Лица R я не вижу, но готов поспорить на откормленную крысу в клеточке, оно повторяет моё с точностью до миллиметра.
- Старая кочерыга! – слова R заставляют снова втянуть голову в плечи, будто подражая испуганной черепахе. Бабка заносит полотенце, но сосиска уже выкипает, а я поспешно уползаю из кухни. R, сколько я помню, всегда был смелее меня. Я всегда был материальнее R.
Нас редко пускают на кухню одних, а когда всё же случается, ровно каждые пятнадцать минут заходит бабка.
- Небось, могилу мне роете ложками и вилками? – подозрительно спрашивает она.
- А идея-то неплоха! – смеётся R. Я замираю, пытаясь понять, насколько эта фраза является шуткой. Бабка, ворча, даёт мне подзатыльник и уходит, чтобы вернуться ещё через пятнадцать минут. R на поверхности моего сознания, я на дне сознания R.
Я напеваю Агату Кристи, R играет с битым стеклом – смотрит сквозь него на мебель, на Солнце и на меня; складывает разноцветные фигурки зверей; выцарапывает на деревянном полу «Х У Й» большими буквами. Я морщусь.
- Где ты их только берёшь?
- У тебя, - он от чего-то снисходительно улыбается.
- Ты что, больной? Я не давал тебе стекло.
- А ты не поставщик, ты – производитель.
Наверное, сейчас моё недовольное лицо, проходя сквозь желтое стёклышко, напоминает самовар, и мы смеёмся до тех пор, пока R не начинает раскладывать свои по карманам свои сокровища. В комнате пахнет жжёными ароматическими палочками.
Говорят, что со временем домашнее животное становится похоже на своего хозяина. Мы смогли в этом полностью убедиться. Наша откормленная крыса, которая в голодные годы могла бы послужить пропитанием где-то дня на три, открывала нам то, о чём мы сами старательно пытались не вспоминать. По крайней мере, иногда. Например, тогда, когда бабка забывала закрыть дверцу её клетки, она болезненно напоминала нас, курящих в окно подъезда. Она наполовину высовывалась в проём, цеплялась лапками за его края и всё тянулась к предполагаемому небу, как будто вот-вот вывалится из клетки, оглядится и увидит, что стала абсолютно свободной. Либо умрёт. Хочется заметить, что это ей так ни разу и не удалось, так же, впрочем, как и нам. В те моменты, когда крыса понимала тщетность своих усилий, она громко и пронзительно пищала. Бабка поспешно кидала ей в клетку новую порцию морковки и капустных листьев, всячески ругая животное за неуёмный аппетит. Тогда умные глаза тускнели, а усы грустно опускались. Мы с R всё понимали, поэтому никогда не кричали, даже говорить старались как можно меньше. Понятие исключения никогда не имело с нами ничего общего.
- Да сколько хоть можно?! Сколько можно сидеть и разговаривать? Посмотри на часы! – так бабка кричит на меня каждый вечер, и я покорно иду в спальню. R сидит рядом и гладит меня по голове, он обещает, что завтра мы проснёмся вместе с Солнцем. Он до сих пор верит, что эта звезда, подобно нам, засыпает и просыпается по утрам. Мы закрываем глаза, смотрим, как кто-то пляшет. Мы его помним – у него нечёткий силуэт и вместо глаз алмазы с нарисованными тушью зрачками. Меня пугает неистовство плясок существа, похожего на древнегреческие статуи, в каждом движении его - тайна. R гладит меня по голове и просит не бояться. Тогда я смеюсь, и R смеётся вместе со мной, бабка кряхтит в зале, наваждения уходят, мы засыпаем обнявшись.
Утро сегодня и не думает наступать, по крайней мере, за окном всё так же темно, как и полтора часа назад. Мы сидим на постели, взявшись за руки, и улыбаемся.
- Ох, уже без пяти семь, - произносит R, посмотрев на настенные часы.
- Ага, скоро наша очередь. Интересно, бабка хоть скучает о нас?
R только пожимает острыми плечами. Через открытую дверь врывается привычный голос, - Больной номер 69, на процедуры!
Мы хором вздыхаем и встаём. R - центр моего сознания, я – центр сознания R.
13.12.09 – 18.12.09
среда, 17 февраля 2010
Habeo non habebor
- Теперь можно всё! Нам даже не придётся жрать плоды с древа познания, всё уже давно собрано за нас. Да оно и к лучшему, уверен, они ничуть не отличаются то тех, что ты брал вчера на рынке – сорок рублей кучка… Всё, понимаешь, всё! Выход из этого вечного иферно найден. Раньше можно было только создавать эфемерные углы в его бесконечных кругах да размахивать неоновой лампой, имитируя свет в конце тоннеля. О, на что только не шли, чтобы хоть на несколько часов сойти на обочину! Раньше, но не теперь. Выход реален, как никогда, вот она, дверь, видишь? Только найди силы остановиться, только поверни ручку… И больше ни круга, ни полукруга, понимаешь?
Он кивнул головой скорее на автомате. Он не понимал.
- Абсолютно всё – познавай, создавай, убивай. Да-да, ты не ослышался, теперь можно и это, ведь Богу всё равно. Бог тебя больше не любит, больше никого не любит. Вероятно, Он даже проклинает тот день и час, когда затеял столь сомнительное мероприятие. Умирать вместе с каждым человеком, а это более тысячи раз за день, довольно утомительно, не правда ли? Вот Бог и устал. Будь уверен, Он ничего не скажет, наш Всевышний ушёл на перерыв и пьёт кофе. Никакого возмездия, никаких запретов, можно всё!
- Кофе, говоришь? Можно, говоришь, всё? – глухой стон и звук осевшего на землю тела слились с шумом вечернего города, - Amen.
7.11.09
Он кивнул головой скорее на автомате. Он не понимал.
- Абсолютно всё – познавай, создавай, убивай. Да-да, ты не ослышался, теперь можно и это, ведь Богу всё равно. Бог тебя больше не любит, больше никого не любит. Вероятно, Он даже проклинает тот день и час, когда затеял столь сомнительное мероприятие. Умирать вместе с каждым человеком, а это более тысячи раз за день, довольно утомительно, не правда ли? Вот Бог и устал. Будь уверен, Он ничего не скажет, наш Всевышний ушёл на перерыв и пьёт кофе. Никакого возмездия, никаких запретов, можно всё!
- Кофе, говоришь? Можно, говоришь, всё? – глухой стон и звук осевшего на землю тела слились с шумом вечернего города, - Amen.
7.11.09
Habeo non habebor
Я шел, а КАМАЗ на веревочке ехал за мной. Кто-то плакал. Громко. Навзрыд. Я оглядывался, смотрел по сторонам, заглядывал в кусты, но нет… никого вокруг. «Черно-белый, третьего не дано» - вертелось в голове. Я этому не верил. Мой мир всегда отливал голубым и зеленым. Это как в песне - ''..оранжевая мама оранжевым ребятам оранжевые песни...'' и так далее, только вместо оранжевого голубой и зеленый. Однажды я попытался его перекрасить в черный и белый, потому что так правильно. Мои друзья не захотели краситься... Вместо них мне купили КАМАЗ. Но вернемся к предыдущим событиям. От воспоминаний кружилась голова, громкие рыдания не прекращались, сотрясая мое зелено-голубое пространство. Я решил бежать. Этот плач повсюду сводил с ума меня и плавил колеса моего КАМАЗа, я упал на колени, схватившись за голову. По руке скатилось что-то мокрое и горячее.. Больше не было смысла бежать, да и скрываться, в общем-то, некуда. ...ведь это плачу я сам...
- Сколько с меня?
- 280 рублей.
- Спасибо..
Я взял свои банки с краской и вышел из магазина ''Всё для ремонта''. Нет, я не собирался перекрашивать стены в комнате, я просто решил сделать косметический ремонт мира... Я не знал с чего начать - краски слишком мало, мира слишком много...
Банки упали с глухим стуком… Я лежал рядом. В этот раз волны были больше, чем обычно. Асфальтовый шторм.
- Четыре... три… два… один... - я глубоко вдохнул и с силой выплеснул черную краску на соседний дом. Да... черное окно… черные стены... Черный. Черный! Получилось! - судорожно билось у меня в голове наравне с участившимся пульсом, - кошка... - взмах ведра в руке, - белая... Скамейка, - снова взмах, - черная...
- Да, я смог! - я пытался подпрыгнуть, как можно выше, разбрызгивая краску, я и сам уже весь был в черно-белую крапинку. Ну и плевать. Зато не зеленый.
Вдруг, на очередном прыжке, сердце гулко ударилось о ребра и занесло.
- Ах ты урод! Что ты делаешь?!
Я даже не пытался ничего объяснить, просто бежал, что есть силы. Банки больно били по ногам, мешая на поворотах. Лишь бы не слышать их тяжелых шагов. Осталось двое. Упорные.
Наконец, я заметил подвал. Дверь была чуть приоткрыта, да, мне сегодня определенно везет. Я рванулся и уже через несколько секунд осторожно закрывал её за собой. Стук шагов достиг пика своей громкости и затем исчез вдали. Незамечен. Я сидел еще около получаса, в темноте, прижимая к себе свой билет в счастливое будущее - черный и белый. Где-то в дальнем углу пищали мыши, но, к счастью, боялись меня сильнее, чем я их.
Прислушался, выглянул - никого. Бесшумно вылез. Мне показалось хорошей идеей пробежать еще два квартала по направлению к дому Мишки, человека, с которым я изо всех сил старался быть правильным, таким, как надо быть. Сегодня... сегодня! Я еще успею выкрасить улицы... Сначала друзья... Они же помогут мне со всем остальным. Вот так я думал, иногда прерываясь из-за боли в ушибленных ногах.
- Мишка! Ми-ишка! - под балконом я даже прыгал от нетерпения. Тогда я еще не мог ждать... Я открыл одну из банок, - смотри, Мишка! - окно моего друга приобрело ровный черный оттенок.
Он выбежал мне навстречу, грозя кулаком.
- Смотри, смотри, у меня получилось! У тебя есть время? Ты поможешь мне? Сейчас, еще чуть-чуть! - белый. Мишка теперь белый.
Мой друг протер глаза, резко развернулся и скрылся в подъезде. Хлопнула дверь. Еще долго у меня в ушах звенело, брошенное на прощание, «псих».
Не он, так другие. Я со злостью отбросил пустую банку, остатки белого окрасили траву.
Я обошел еще троих. Это помогло мне понять, за что я так дорожил Мишкой - он единственный из всех не попытался меня побить.
Я только-только убежал от Дениса - последнего в моем скромном списке друзей, и теперь сидел на дереве, прижимаясь лицом к теплому стволу. Хотелось плакать. Сильно. Моя затея оказалась не такой уж простой, как казалось поначалу, но надежда ведь всегда умирает последней...
Огляделся... Ярко-зеленое солнце пробивало последними лучами горизонт. С балкона медленно осыпалась черная краска...
Шаг. Второй. Третий. - Можете открыть глаза, присаживайтесь. Что вы видите на картинке? - Море. - Что вы видите на картинке? - следующая. - Море. - Что вы видите на картинке? - еще одна. - Море. - Что, на всех море? Не может быть. - Нет, вон та… в середине.. кажется, небо. Облачно. - Расскажите о Вашей семье. Еще полчаса пустой болтовни, и я дома. Я взял КАМАЗ за веревочку и вышел во двор. Неподалеку, сколько я себя помню, стояла пожарная лестница, больше похожая на лестницы в подъездах, только сделанную из железа. Нам нравился легкий налет ржавчины и тень в любое время суток. Туда я и пошел, чтобы рассказать единственному уже другу о первом походе к психиатру. Сам я не хотел в поликлинику. Родители настояли. Я посадил КАМАЗ на ступеньку рядом с собой. Я рассказывал. Я смеялся. Он слушал… Он всегда меня слушает, и, хотя не отвечает, я понимаю, он чувствует то же, что и я, он тоже смеется, просто слишком тихо. Может, на уровне ультразвука.
Вдруг меня посетила одна простая, но очень неприятная мысль. Что-то не так. Что-то. Не. Так. Я настороженно огляделся. Мне всегда казалось, что лестница была короче, да и такой яркой, сине-зеленной, она никогда не была. Может, покрасили? Мой четырехколесный друг не был против подняться до конца и осмотреться, мы оба знали, что так будет спокойнее. Более того, нам нужно туда. Я поднялся уже более чем на пятьдесят ступеней, а конца так и не было видно, только облака стали чуть ближе, а мои очертания чуть менее отчетливыми. Я обернулся. Внизу кто-то маленький и угловатый в коричневой (в коричневой!) курточке поднимался вслед за мной, его бледное лицо было мне знакомо. Он неуклюже вскарабкался на перила лестницы и, раскинув руки, шагнул на следующую ступень. Когда его голова на свернутой шее под неестественным углом повернулась в мою сторону, я долго не мог отвести глаз. Алая кровь оттеняла темно-серый асфальт и глаза. Такие знакомые глаза. Я впервые видел этот мир столь многоцветным, только моя лестница осталась привычной - сине-зеленой. Наконец, мне стало понятно, откуда я знаю этого человека. Я не раз видел его голубое отражение в зеркале, в стеклах витрин, в зеленоватом пруду. Там внизу лежал я. В луже крови - я. С вывернутой шеей - я. Я. Я тряхнул головой и крепче прижал к себе КАМАЗ. Нужно идти дальше, наверх. До конца. Маленький человек с веревочкой от игрушечной машины в руке остался где-то внизу. А мы поднимаемся. Шаг. Второй. Третий.
24 марта – 13 августа 2009
- Сколько с меня?
- 280 рублей.
- Спасибо..
Я взял свои банки с краской и вышел из магазина ''Всё для ремонта''. Нет, я не собирался перекрашивать стены в комнате, я просто решил сделать косметический ремонт мира... Я не знал с чего начать - краски слишком мало, мира слишком много...
Банки упали с глухим стуком… Я лежал рядом. В этот раз волны были больше, чем обычно. Асфальтовый шторм.
- Четыре... три… два… один... - я глубоко вдохнул и с силой выплеснул черную краску на соседний дом. Да... черное окно… черные стены... Черный. Черный! Получилось! - судорожно билось у меня в голове наравне с участившимся пульсом, - кошка... - взмах ведра в руке, - белая... Скамейка, - снова взмах, - черная...
- Да, я смог! - я пытался подпрыгнуть, как можно выше, разбрызгивая краску, я и сам уже весь был в черно-белую крапинку. Ну и плевать. Зато не зеленый.
Вдруг, на очередном прыжке, сердце гулко ударилось о ребра и занесло.
- Ах ты урод! Что ты делаешь?!
Я даже не пытался ничего объяснить, просто бежал, что есть силы. Банки больно били по ногам, мешая на поворотах. Лишь бы не слышать их тяжелых шагов. Осталось двое. Упорные.
Наконец, я заметил подвал. Дверь была чуть приоткрыта, да, мне сегодня определенно везет. Я рванулся и уже через несколько секунд осторожно закрывал её за собой. Стук шагов достиг пика своей громкости и затем исчез вдали. Незамечен. Я сидел еще около получаса, в темноте, прижимая к себе свой билет в счастливое будущее - черный и белый. Где-то в дальнем углу пищали мыши, но, к счастью, боялись меня сильнее, чем я их.
Прислушался, выглянул - никого. Бесшумно вылез. Мне показалось хорошей идеей пробежать еще два квартала по направлению к дому Мишки, человека, с которым я изо всех сил старался быть правильным, таким, как надо быть. Сегодня... сегодня! Я еще успею выкрасить улицы... Сначала друзья... Они же помогут мне со всем остальным. Вот так я думал, иногда прерываясь из-за боли в ушибленных ногах.
- Мишка! Ми-ишка! - под балконом я даже прыгал от нетерпения. Тогда я еще не мог ждать... Я открыл одну из банок, - смотри, Мишка! - окно моего друга приобрело ровный черный оттенок.
Он выбежал мне навстречу, грозя кулаком.
- Смотри, смотри, у меня получилось! У тебя есть время? Ты поможешь мне? Сейчас, еще чуть-чуть! - белый. Мишка теперь белый.
Мой друг протер глаза, резко развернулся и скрылся в подъезде. Хлопнула дверь. Еще долго у меня в ушах звенело, брошенное на прощание, «псих».
Не он, так другие. Я со злостью отбросил пустую банку, остатки белого окрасили траву.
Я обошел еще троих. Это помогло мне понять, за что я так дорожил Мишкой - он единственный из всех не попытался меня побить.
Я только-только убежал от Дениса - последнего в моем скромном списке друзей, и теперь сидел на дереве, прижимаясь лицом к теплому стволу. Хотелось плакать. Сильно. Моя затея оказалась не такой уж простой, как казалось поначалу, но надежда ведь всегда умирает последней...
Огляделся... Ярко-зеленое солнце пробивало последними лучами горизонт. С балкона медленно осыпалась черная краска...
Шаг. Второй. Третий. - Можете открыть глаза, присаживайтесь. Что вы видите на картинке? - Море. - Что вы видите на картинке? - следующая. - Море. - Что вы видите на картинке? - еще одна. - Море. - Что, на всех море? Не может быть. - Нет, вон та… в середине.. кажется, небо. Облачно. - Расскажите о Вашей семье. Еще полчаса пустой болтовни, и я дома. Я взял КАМАЗ за веревочку и вышел во двор. Неподалеку, сколько я себя помню, стояла пожарная лестница, больше похожая на лестницы в подъездах, только сделанную из железа. Нам нравился легкий налет ржавчины и тень в любое время суток. Туда я и пошел, чтобы рассказать единственному уже другу о первом походе к психиатру. Сам я не хотел в поликлинику. Родители настояли. Я посадил КАМАЗ на ступеньку рядом с собой. Я рассказывал. Я смеялся. Он слушал… Он всегда меня слушает, и, хотя не отвечает, я понимаю, он чувствует то же, что и я, он тоже смеется, просто слишком тихо. Может, на уровне ультразвука.
Вдруг меня посетила одна простая, но очень неприятная мысль. Что-то не так. Что-то. Не. Так. Я настороженно огляделся. Мне всегда казалось, что лестница была короче, да и такой яркой, сине-зеленной, она никогда не была. Может, покрасили? Мой четырехколесный друг не был против подняться до конца и осмотреться, мы оба знали, что так будет спокойнее. Более того, нам нужно туда. Я поднялся уже более чем на пятьдесят ступеней, а конца так и не было видно, только облака стали чуть ближе, а мои очертания чуть менее отчетливыми. Я обернулся. Внизу кто-то маленький и угловатый в коричневой (в коричневой!) курточке поднимался вслед за мной, его бледное лицо было мне знакомо. Он неуклюже вскарабкался на перила лестницы и, раскинув руки, шагнул на следующую ступень. Когда его голова на свернутой шее под неестественным углом повернулась в мою сторону, я долго не мог отвести глаз. Алая кровь оттеняла темно-серый асфальт и глаза. Такие знакомые глаза. Я впервые видел этот мир столь многоцветным, только моя лестница осталась привычной - сине-зеленой. Наконец, мне стало понятно, откуда я знаю этого человека. Я не раз видел его голубое отражение в зеркале, в стеклах витрин, в зеленоватом пруду. Там внизу лежал я. В луже крови - я. С вывернутой шеей - я. Я. Я тряхнул головой и крепче прижал к себе КАМАЗ. Нужно идти дальше, наверх. До конца. Маленький человек с веревочкой от игрушечной машины в руке остался где-то внизу. А мы поднимаемся. Шаг. Второй. Третий.
24 марта – 13 августа 2009